!!! Внимание! Форум перенесен сюда: http://angeliquemarquise.kamrbb.ru Новые сообщения, оставленные на этом форуме, уже не будут перенесены. Регистрироваться там заново не надо! Новые пароли разосланы всем пользователям. Смотрите пароли в личных сообщениях. Слева должна появиться кнопка с надписью Л.С. Или смотрите кнопку Л.С. в горизонтальном меню. Если вы не получили пароль или он не работает, пишите админу в личку или на e-mail!
Отправлено: 17.07.10 02:10. Заголовок: Пытки: история и практика
Эта тема является логическим продолжением нашего обсуждения истории пыток в теме про Жиля де Реца, а также когда мы обсуждали этапы суда и применение пыток в отношении нашего литературного персонажа Жоффрея де Пейрака. Так что "пролог" к этой теме можно смотреть в темах про Жиля де Реца и Жоффрея де Пейрака ( большая часть обсуждения конкретно этого вопроса, наверное, в теме "Как же хромал граф?").
Сообщение: 3689
Настроение: пессимистичное
Зарегистрирован: 23.10.08
Откуда: Россия, Москва
Отправлено: 16.07.10 19:39. Заголовок: Я тут нашла любопытн..
Я тут нашла любопытный сайтик, причем совершенно случайно. Вот когда искала про историю пыток, ничего путного не могла найти, а тут совершенно про другое рылась и набрела. Конечно, впечатление, что сайт создал любитель садомазохистских штучек, но в целом информация собрана весьма любопытная. К примеру две отличные статьи про Жиля де Реца. Статья про Джордано Бруно. Сайт называется : История пыток и наказаний. Слабонервным не смотреть. click here<\/u><\/a> Я напрример любопытный факт прочла. Оказывается, если можно так сказать церковь была несколько гуманнее светских судей.
Сообщение: 3690
Настроение: пессимистичное
Зарегистрирован: 23.10.08
Откуда: Россия, Москва
Отправлено: 16.07.10 21:58. Заголовок: Вот еще интересный ф..
Вот еще интересный факт оттуда же про процедуру изгнания бесов. Интересно то, что история со штифтом здесь рассказана диаметрально противоположно. По их версии штифт как раз должен был быть с иглой, которую втыкали в определенные места. И если больно и идет кровь, значит нормальный, а иначе одержимый. И здесь у них как раз некоторые использовали штифт с убирающейся иглой, чтобы осудить безвинного, так как ему не было больно. Отсюда же понятно какие пытки применялись до казни и перед ней, что такое обычная пытка и чрезвычайная, которые упоминаются в Анжелике. Источник: www.torturesru.org
цитата:
Дьяволова отметина
О поиске "меток дьявола" или "ведьминых знаков" говорится во всех протоколах судов, преследовавших ведьм. Считалось, что существуют два вида меток - "метки дьявола" и "ведьмины знаки". Их усиленно отыскивали во время допроса предполагаемой ведьмы. Даже в наше время сохраняется вера в эти знаки.
"Метки дьявола" представлялись в виде пятен, шрамов, синяков, родимых пятен или татуировок; в качестве "ведьминых знаков" искали дополнительные соски, из которых питались бесенята.
Богословы того времени объясняли происхождение "меток дьявола", тем, что Сатана метит своих поклонников, как владелец клеймит скот.
Прокалывание
Одним из основных методов, которым определяли, является ли арестованная женщина ведьмой, было прокалывание ее тела иглой. Теория прокалывания была связана с учением о метках дьявола. Считалось, что при уколе в "ведьмину отметину" кровь не потечет и обвиняемая не будет испытывать боль. Считалось также, что у некоторых ведьм метки не видны, поэтому тело любой подозреваемой кололи иглами.
Обвиняемой вонзали в тело длинную толстую иглу и следователи считали, что если из прокола не потечет кровь и пленнице не больно, то она истинная ведьма. Вот типичный пример такого расследования, когда допрашивали женщину по имени Мишель Шодрон (Michelle Chaudron), уроженицу Женевы, в Швейцарии в 1652 году. Ее обвинили, что она околдовала двух девочек, так что они непрерывно чесались.
"Мишель была осмотрена лекарем в поиске дьяволовых отметин, длинную иглу втыкали в ее тело, но из каждого прокола текла кровь, а женщина кричала от боли. Не найдя меток Сатаны, судья распорядился подвергнуть обвиняемую пытке, обезумев от боли, она призналась во всем, в чем ее обвиняли. После ее признания лекарь вновь осмотрел ее тело в поисках ведьминых знаков и нашел черное пятно на ее бедре. Находящаяся в полубессознательном состоянии после жестоких пыток, Мишель никак не отреагировала на укол иглы в это пятно. Случившееся подтвердило ее признание и она была немедленно приговорена к удавливанию и последующему сожжению."
Однако, практика поиска ведьм прокалыванием скоро изжила себя, так как прокалыватели ложно обвиняли многих женщин, чтобы добыть побольше денег. Один разоблаченный в Ньюкастле (Newcastle) местным магистратом охотник за ведьмами за плату в 20 шиллингов обвинял невиновных и выпускал тех, кто давал ему взятку. К нему привели 30 женщин, он признал 27 из них ведьмами. Как результат его подлости 1 мужчина и 14 женщин были казнены. Окрыленный своим успехом, он поехал в Нортуберленд и там отправил на смерть множество невинных людей, повысив плату за выявление ведьм до 3 фунтов за каждую. Ральф Гардинер (Ralph Gardiner) разоблачил этого негодяя, в своем памфлете он писал об этом мошеннике, не называя его имени: "Генри Огл (Henry Ogle), эсквайр, бывший член Парламента Esquire, a late member of Parliament, обвинил его и заставил отвечать на сессии Парламента, но злодей бежал из Шотландии. Когда его все-таки поймали, он признался что обвинил множество женщин на севере страны ради вознаграждения… Стоя под виселицей он сказал, что по его вине погибли свыше 220 женщин в Англии и Шотландии, из-за платы в 20 шилингов за каждую пойманную ведьму."
Этот негодяй использовал фальшивое шило, игла которого при надавливании на тело уходила в пустотелую рукоятку, создавая иллюзию бесследного проникновения в кожу и отсутствие боли и крови.
Пытки
При следствии по делу ведьм применялись следующие пытки: 1. Подготовительная пытка.Ее целью было добиться признания от обвиняемой. Методы: Раздевание до гола, связывание, подвешивание, избиение кнутом, тиски для пальцев, растягивание на дыбе или лестнице. (Очень часто такие предварительные пытки не вносились в протокол допроса и считалось, что обвиняемая "добровольно" во всем призналась.)
2. Заключительные пытки. Их целью было сломать сопротивление наиболее упорных обвиняемых и заставить их назвать имена "сообщников", которых также подвергали допросу с пристрастием:
1. Обычная пытка, как правило это была дыба - страппадо. 2. Чрезвычайная пытка: встряхивание (squassation) 3. Дополнительные пытки, применяемые со специальной целью. Как правило их целью было усилить страдания уже сознавшегося человека, как воздаяние за его грехи. Использовалось: отрезание рук или ног, вырывание кусков тела раскаленными до красна щипцами. 4. Пытки, применяемые к избранным обвиняемым. Очень часто их использовали только для того, чтобы удовлетворить садистские наклонности судей или палачей.. Было бы сложно сказать, что не использовали в этом разделе, они не знали границ в своей жестокости - усаживание на стул, утыканный гвоздями, привязывание к железному креслу под которым разводили огонь, груша, погружение в ванну с кипятком и т.д. 5. Казнь: Обычно это было сожжение заживо на костре. Иногда, обычно раскаявшихся преступников удавливали перед сожжением, но очень часто человека сжигали заживо. Согласно законам, осужденного привязывали к столбу, обкладывали вязанками соломы, хвороста или взводили его поленницы дров. Для сожжения нераскаявшихся ведьм брали сырые дрова или зеленые ветви, так что несчастные горели на медленном огне, скорее тлели. Иногда перед сожжением узника подвергали колесованию или отрубанию рук и ног.
Аня, хотелось бы это все куда-то перенести, но я не найду подходящей темы.
Отправлено: 17.07.10 03:11. Заголовок: Теперь материалы от ..
Теперь материалы от Анны:
ВЕСТН. МОСК. УН-ТА. СЕР. 8. ИСТОРИЯ.. 1998. № 3
О. И. Тогоева ПРАВИЛА «СПРАВЕДЛИВОЙ» ПЫТКИ В УГОЛОВНОМ СУДЕ ФРАНЦИИ XIV в.
Процесс развития средневековой уголовной процедуры в историографии обычно делят по ее характеру на два этапа. Обвинительная процедура была широко распространена в XI—XIII вв. и основывалась на соревновании истца и ответчика при минимальном вмешательстве в ход дела судьи. Средства доказательства виновности и невиновности сводились к принесению клятвы, ордалии или судебному поединку, что делало практически невозможным выяснение истины. С отменой ордалии и введением обязательного признания подозреваемого характер процедуры становится инквизиционным. Теперь именно судья начинает и ведет следствие, добиваясь признания и используя его как основное доказательство вины. С инквизиционной процедурой связывают и появление в практике средневекового суда пыток: их применение становится необходимым для получения «подлинной правды», признаваемой судом. Однако правдивость показаний подозреваемых на пытках вызывала сомнения у современников. Обыватели считали пытку жестокой и несправедливой и боялись ее. Да и сами судьи сомневались в целесообразности подобной процедуры. Тем не менее они не ставили под вопрос ее законность. Значит, а рiоri можно предположить, что существовали некие неписаные (в прямом смысле) правила ведения судебного процесса и, следовательно, правила «справедливых», т.е. законных пыток. Отсутствие в XIV в. кодифицированного уголовного права заставляет искать ответ на этот вопрос в самых разнообразных юридических источниках: кутюмье, королевском законодательстве, авторских произведениях. Но основное внимание будет уделено регистрам Парижского Парламента и Шатле, которые дают картину реального положения в уголовном суде средневековой Франции, отражая представления юристов и судей о правилах «хорошей» — с точки зрения закона — пытки в теории и на практике. Процедура Что касается характера процедуры, то во всех правовых источниках она названа инквизиционной: «В области кутюмного права и уголовных делах применяют инквизиционную процедуру», и экстраординарной: «В экстраординарном процессе правду узнают посредством допросов и пыток — per questoinibus et tormantis». В регистрах Парламента почти в каждом деле встречается упоминание, что обвиняемый должен быть послан «на экстраординарный процесс». Однако для применения пыток необходимо было собрать предварительную информацию о деле, т.е. выяснить состав преступления, репутацию подозреваемого, найти свидетелей и т.д. Без этого пытка не могла быть назначена, но если при отсутствии этих сведений она все-таки применялась, обвиняемый, его адвокат или родственники могли подать апелляцию о превышении служебных полномочий. Так, в 1368 г. Парламент разбирает дело о незаконном заключении в тюрьму и пытках, примененных королевским лейтенантом бальи Санлиса и другими чиновниками, не имевшими предварительной информации и формального обвинения со стороны кого бы то ни было. В другом деле, 1354 г., апеллирующий, уточняет, что, хотя предварительная информация и специальное постановление по его делу не были получены, он трижды был подвергнут жестоким пыткам. Специальное решение должно было приниматься по каждому случаю и, кроме того, должно было быть коллективным. Так, некий человек обвиняет бальи аббатства Ланьи (район Марны) в превышении служебных полномочий и применении пыток. Бальи оправдывается тем, что пытки были очень яркими и применялись с согласия судебных советников (conseilleurs). В «Регистре Шатле» в каждом деле встречается ритуальная фраза, предшествующая вынесению решения о пытках: «Прочтя признание заключенного, присутствующие советники сошлись во мнении, что к нему можно применить пытки». Правила требовали, чтобы процесс был открытым: «Также мы разрешаем в уголовных дела и экстраординарных процессах выслушивать показания и выносить решения не тайно (non in occulto), а открыто и публично (palam et publice)». Конечно, трудно представить себе пытки среди толпы любопытных. Однако Я. Тома отмечает этот интересный обычай и в Риме, где судебное заседание происходило на форуме в присутствии зрителей, что заставляет нас признать несколько театральный характер этого действия. В регистрах Парламента также встречаются упоминания о публичном характере пыток. В 1361 г. Парламент разбирает дело о превышении служебных полномочий советником и адвокатом города Труа. Последний был приговорен к «questionibus et tormantis», которые должны были быть применены публично. Публичный характер пыток может показаться странным, если вспомнить, что именно в это время уголовная процедура становится секретной. Однако секретной, в действительности, была лишь информация о следствии, не доступная обвиняемому, не знавшему ни показаний свидетелей, ни других доказательств своей вины, которыми располагало следствие. Между тем, как было сказано, наличие этих доказательств было необходимо для применения пытки. В случае отсутствия показаний свидетелей в действие вступала система полного доказательства, хорошо изученная историками права. Она состояла в необходимости признания самого обвиняемого. В кутюмье и ордонансах количество свидетелей варьируется. Наиболее ясным выглядит текст ордонанса 1350 г.: «При наличии одного свидетеля нельзя применить экстраординарный процесс, если только этот свидетель не пэр или просто не всеми уважаемый человек (paris vel majoris honestatis)...». Таким образом, если имелся хотя бы один свидетель, но с хорошей репутацией, пытка могла быть применена. Но если он отсутствовал, пытка автоматически считалась незаконной. Вот почему в регистрах так много дел о лжесвидетельстве, когда судьи заставляли или подкупали кого-нибудь для дачи ложных показаний. Например, лейтенант прево подкупил пятерых свидетелей, чтобы посадить в тюрьму отца девушки, которой он безуспешно домогался. Бальи графини Фландрской с помощью лжесвидетеля приговорил к смертной казни невиновного. Свидетель мог и не подходить для дачи показаний в суде. По мнению авторов кутюмье, таковыми являлись: родственники, женщины, бастарды, сервы, друзья или недруги обвиняемых, лица, заинтересованные в исходе дела, глухие и немые, идиоты, лица с плохой репутацией или не достигшие определенного возраста. Свидетельские показания, данные под пыткой, также не имели правовой силы. При отсутствии необходимых свидетелей единственным способом узнать правду оставалось добровольное признание обвиняемого, что, по сути дела, означало самоосуждение. Вот почему подобные случаи крайне редки. Так, королевский прокурор, обвиненный в превышении служебных полномочий, был переведен в Шатле, где оставался на ординарной процедуре при условии, что признает свои преступления. Иначе его должны были бы подвергнуть пыткам, «чтобы узнать правду, как это принято». Таким образом, пытка служила для судей последним средством получения правдивой информации о деле. Однако прежде чем к ней приступить, они могли сначала угрожать пыткой, чтобы добиться признания. Угрозы, как и сама пытка, могли быть законными и незаконными. В 1366 г. Парламент изучал апелляцию против графа де Вентадур, который незаконно заключил в тюрьму своего подданного и угрожал ему пытками, чтобы заставит признать преступление, которого тот не совершал. Угрозы могли применяться и в отношении свидетелей. В 1354 г., некий человек подал апелляцию на королевского бальи Труа и Мо, получившего ложные показания против апеллирующего, используя угрозу пыткой. В «Регистре Шатле» также упоминается, хотя и косвенного применении подобных мер: «У заключенного спросили, является ли правдой то, что он сказал, или же его заставили признаться под угрозой пытки». Другим обязательным моментом был повтор признания по окончании пытки, в присутствии судей и совершенно добровольно. Приговор, основанный только на признании, данном непосредственно под пыткой, могли посчитать незаконным. Так, в 1317 г. Парламент начал следствие против бальи Турени, который казнил через повешение двух человек, обвиненных в детоубийстве и признавшихся в этом только под пыткой. Богатый материал, касающийся повторного признания, находим в «Регистре Шатле»; почти в каждом деле значится, что после первого сеанса пыток заключенный повторял свои признания. Но часто случалось так, что обвиняемый не желал признаваться после первых пыток. Более того, он полностью отрицал свои предыдущие показания. Тогда пытка могла быть повторена. При этом узнать точное количество разрешенных сеансов пыток достаточно трудно. Регистры Парламента дают всего несколько примеров дел, когда пытка была повторена, и с подобными делами следует быть очень осторожным, поскольку все они находятся в апелляциях по превышению служебных полномочий, где неправедность судей, возможно, сильно преувеличена. Так, например, в 1354 г. Парламент получил апелляцию в связи с действиями бальи Санса, который пытал апеллирующего в течение 36 недель (sic!). После этого несчастный — будучи, правда, в полном здравии — попытался восстановить справедливость, хотя после 36 недель пыток (даже и легких) следовало бы ожидать апелляцию от его вдовы. Только в двух делах число сеансов обозначено: пытки были повторены три раза25. Эти сведения близки данным «Регистра Шатле». Здесь, правда, говорится, что пытка дважды применялась по четыре раза, а в одном деле сообщается и о пяти сеансах пыток27. Практика повторных пыток была, насколько можно судить, не просто законной, но и обычной: «лишь единожды (une fois seulement) был послан на экстраординарный процесс». Тем не менее заключенные предпочитали, судя по «Регистру Шатле», признаваться сразу после первого сеанса пыток: «Упомянутый Бретон говорил много раз, что предпочел бы, чтобы ему позволили умереть (1е feist mourir), чем посылали снова на пытку, и что он с удовольствием (en bon gre ) примет смерть...». В регистрах редко встречаются описания разных типов пыток. Обычно упоминается пытка огнем, известная издавна, однако используемая довольно редко по причине быстрой смерти пытуемых30. Есть также описание пытки «ad modum vertibuli», когда заключенного с помощью некоего приспособления пытали так жестоко, что деревянная часть этого орудия сломалась. Поскольку пытуемый умер, Парламент запретил всем судьям королевства использовать эту пытку. Встречаются также описания других типов пыток, но без названий. Эти свидетельства не заслуживают, правда, безусловного доверия, поскольку встречаются исключительно в апелляциях по поводу превышения чиновниками служебных полномочий. Однако кто знает?.. Так, один священник жаловался, что его подвешивали за гениталии, выжгли глаза и живот, другой несчастный заявил, что ему сломали руки и ноги, влили в него большое количество воды и оторвали гениталии (но он своей вины не признал!). «Регистр Шатле» описывает только три типа пыток (что вовсе не означает, будто не было других). Наиболее распространенной являлась пытка «de petit et grant tresteau». Эти «tresteau» встречаются практически во всех делах «Регистра». Часто к ним добавлялась пытка водой, которую мы уже отметили в регистрах Парламента. Использовалась также пытка «de la pelote», когда человека стягивали толстой железной проволокой с такой силой, что она впивалась в тело, разрывая плоть. Однако, несмотря на жестокость пыток, и настойчивость судей, заключенные порой продолжали упорствовать и не признавались в совершении преступлений, вина за которые им вменялась. К сожалению, мы не находим в регистрах Парламента случаев смягчения наказания или полного освобождения этих сильных духом людей, а «Регистр Шатле» содержит лишь несколько примеров: обвиненные в воровстве были приговорены к изгнанию, а не к смертной казни; смертная казнь за грабежи была заменена публичным покаянием. Кого могли пытать По орданансам ХШ—XV вв. нельзя было пытать людей «достойных, с хорошей репутацией», свободных, знатных, а также королевских чиновников. В кутюмье подобные различия отсутствуют. Только одна «Кутюма Бретани» говорит, что пытать можно как мужчин, так и женщин. Что касается регистров Парламента и Шатле, то проблема здесь заключается в невозможности статистической оценки данных. Это происходит по двум причинам. «Регистр Шатле» предоставляет в наше распоряжение выборку уголовных дел, а регистры Парламента, в основном, — дела по апелляциям, из которых невозможно понять, какой именно элемент процедуры вызвал перенос дела в Парламент: ложное свидетельство, предвзятость судьи или же тот факт, что данное лицо пытать не полагалось. Таким образом, мы можем использовать лишь те редкие дела, где пытка а priori носила законный характер. Чаще всего в подобных случаях речь идет о пытке королевских чиновников, обвиненных в превышении служебных полномочий. И. Бонжер отмечает в качестве наказания за такое преступление только штраф, публичное покаяние и паломничество. Но нередко чиновники после следствия снова занимали прежние посты, а потому пытка здесь зачастую являлась не только этапом процедуры, но и своеобразным (и единственным) наказанием. В 1353 г. Парламентом разбиралось дело о превышении служебных полномочий некоего прево, которого решили послать на экстраординарную процедуру и пытки. В другом случае пытали королевского лейтенанта, чтобы лучше представить себе те претензии, которые к нему предъявлял истец. Иногда чиновники могли избежать наказания, получив письмо о помиловании. Наиболее интересный случай разбирался в Парламенте в 1394 г. — конфликт между владелицей Суаси-о-Лож и Люзарша и вдовей одного из ее подданных. Владелица обвинялась в превышении юрисдикции и в провоцировании драки, в которой погиб муж истицы. Требования адвоката были следующими: лишить обвиняемую права, юрисдикции или послать на экстраординарную процедуру. Этот пример свидетельствует о том, что пытки знатных людей были вполне возможны. Да и королевские чиновники часто оказывались знатного происхождения. Однако описания подобных дел крайне редки в регистрах Парламента. Например, в 1341 г. сир Фурвента был обвинен в пытке, примененной к клирику. Его дело было рассмотрено королевским прокурором, но шевалье представил письма о помиловании и процесс был закрыт. «Регистр. Шатле» дает нам лишь один пример применения пытки к человеку безусловно знатному, хотя и обозначен как «gentilhomme», у которого есть брат — «escuier». О знатном происхождении говорят в данном случае состав преступления (вооруженный разбой, поджоги, захват людей, городов и замков) и тип наказания (смертная казнь через отсечение головы). Что же касается людей незнатных, то здесь не клалось никаких различий между социальными группами: пытке мог быть подвергнут представитель любой из них. Пытка женщин, по всей видимости, также была обычным явлением — в регистрах Парламента таких примеров достаточно. «Регистр Шатле» тоже располагает подобными делами, среди которых одно поражает проявленной жестокостью: несчастную четыре раза посылали на пытки, чтобы заставить признаться в колдовстве. К. Говар замечает, что с целью избежать пыток некоторые холостые обвиняемые объявляли себя женатыми и имеющими детей. Однако в том же «Регистре Шатле» указывается, что и многие женщины заявляли о наличии у них мужа и детей, однако это не помешало судьям приговорить их к пыткам. И все же определенные ограничения для применения пыток должны были существовать. Первым таким ограничением являлся возраст: глубокая старость или, напротив, молодость обвиняемого. В 1353 г. Парламент решает не применять пыток к начальнику Монетного Двора в Монпелье из-за его преклонного возраста, хотя племянники и работник обвиняемого не избежали этой участи в связи с составом совершенного ими преступления: скупки и распространения фальшивых монет. В 1369 г. прево Турне предстает перед Парламентом за превышение им служебных полномочий, имевшее место 16 лет назад. Но поскольку к моменту рассмотрения дела прево уже было 68 лет, его посылают на ординарную процедуру. Молодость заключенного также могла оказать влияние на решение судей: наиболее юные сограждане пыткам не подвергались. Бомануар считает, что в этом случае возрастной границей были 15 лет, в «Кутюме Бретани» называется 21 год. Однако в «Регистре Сен-Мартен-де-Шамп» в качестве обвиняемого появляется мальчик «лет девяти». Таким образом, граница допустимого в юридическом отношении возраста для применения пыток остается размытой. Причиной запрета на применение пыток могло стать и физическое состояние заключенного. В «Регистре Шатле», например, разбирается дело женщины, заявившей, что она ждет ребенка. Судьям пришлось прибегнуть к помощи «матрон», чтобы проверить эту информацию, но поскольку выяснилось, что обвиняемая солгала, ее все же отправили на пытку. Социальный статус клирика также был поводом избежать пыток (правда, в светском суде, так как в суде церковном на это рассчитывать не приходилось). Понятно, что немалое число людей пробовали выдать себя за клириков. «Регистр Шатле» переполнен сведениями о разоблачении мнимых клириков с помощью официалов, а чаще — простых брадобреев. В то же время регистры Парламента свидетельствуют о многочисленных незаконных пытках клириков. Наиболее серьезной причиной запрета на применение пыток была хорошая репутация заключенного. Обычно сведения о ней бывали получены в результате сбора обязательной предварительной информации, но часто эта информация запаздывала или была неполной. Так, в 1917 г. потребовалось королевское письмо, чтобы остановить следствие, возбужденное против нескольких жителей города Безьер, у которых оказалась «самая лучшая репутация. Чтобы узнать, можно ли пытать чеканщика королевских монет, Парламент запрашивал дополнительную информацию о его репутации. В случае отсутствия подобной информации любой заключенный рисковал оказаться в глазах судей в положении безродного бродяги. Обвинение в «скандальной жизни» могло быть приравнено к уголовному преступлению. В «Регистре Шатле» бродяжничество часто становилось основной причиной применения пыток и всегда фигурировало среди других преступлений в окончательном приговоре: «Заявили, что он бродяга (homme vacabond), разгуливающий по стране, посещающий ярмарки и рынки, навещающий воров и проституток, крадущий женщин, любитель публичных насмешек и азартных игр». Обвинение в бродяжничестве могло спровоцировать немедленное применение пыток даже при отсутствии сведений о совершенном преступлении. Тем не менее добровольное признание избавляло обвиняемого от этой участи, даже если он был бродягой. Типы преступлений Типы преступлений, которые на законном основании могли повлечь за собой применение пыток, недостаточно ясны. Единственный подобный перечень встречаем в ордонансе 1370 г.: «...на экстраординарный процесс можно посылать за ересь и похищение». Остальные ордонансы ограничиваются общими фразами вроде: «Послать на пытку по подозрению в уголовном преступлении». «Большой Кутюмье Франции» устанавливает ту же связь: «Никто не должен быть послан на пытку, если его преступление не является уголовным или особо тяжким (criminel ou capitale)». Однако, по мнению автора «Кутюмы Бретани», в этом смысле применение пыток и смертная казнь была практически неразделимы: «Ни один судья не может приговорить мужчину или женщину к смерти, если суд не найдет обстоятельства дела достаточно ясными и понятными (clere et aperte)». Но поскольку лучшим средством сделать вещи «ясными и понятными» считалось признание обвиняемого, а лучшим способом получить это признание — пытка, мы можем с уверенностью рассматривать преступления, за которые полагалась смертная казнь, как те, что провоцировали применение пытки. Например, «Кутюма Бретани» к уголовным и особо тяжким преступлениям относит убийства, грабежи на дорогах, воровство, разбой, похищение женщин, поджоги домов, добавляя к этому предательство и укрывание преступников. Однако в регистрах Парламента этот список претерпевает некоторые изменения. Очень многие дела в регистрах представляют собой апелляции по поводу превышения служебных полномочий. Но можем ли мы на этом основании говорить о том, что за то или иное конкретное преступление пытка действительно полагалась по закону? Думается, это было бы, по меньшей мере, неосторожно, поскольку неизвестно, до какой степени апелляции отражали действительное положение вещей. Претензии апеллирующего и его адвоката никогда не уточняют, какой именно элемент процедуры был незаконным. Вот почему в этой части работы использованы только те дела, где речь об апелляциях не идет вообще, или же те, в которых Парламент подтвердил законность применения пыток либо сам вынес такое решение. В материалах Парламента на первом месте по частоте применения пыток стоят служебные преступления, особенно в виде превышения служебных полномочий. Что представляли собой эти преступления? Вот характерный пример. Королевский бальи Труа и Мо обвинялся в том, что, еще будучи бальи Санлиса, обвинил некоего человека в воровстве, посадил его в тюрьму («к убийцам и ворам») и жестоко пытал. На втором месте после превышения служебных полномочии стоит убийство. Так, а 1346 г. Парламентом разбиралось дело но обвинению женщины в убийстве мужа. Королевский прокурор требовал, чтобы ее подвергли пыткам и приговорили к смерти как убийцу, однако предварительное решение суда отклонила это требование. Процесс тем не менее продолжался. Как отмечает К. Говар, убийство в средние века было даже более распространено, чем воровство. Последнее занимает третье место по количеству упоминаний в регистрах Парламента. Среди прочих наиболее распространенной является группа сексуальных преступлений, вернее, преступлений против женщин: похищение, насилие, адюльтер и инцест. В 1368 г. некий портной из Пелье (Каркасон), женатый человек, возжелал интимных отношений со своей знакомой, также состоящей в браке, и добился своего. Он стал крестным ребенка, крестной которого была эта женщина. Его обвинили «в насилии, инцесте и адюльтере» и признали виновным, но он откупился. Дело было возобновлено в 1379 г. и обвиняемого приговорили к штрафу в 100 турских ливров и к пыткам за инцест и адюльтер. Осужденный подал апелляцию судье местного капитула, и притвор был смягчен: 40 турских ливров штрафа и пытка. Он снова апеллировал — к сенешалю Каркассона. Приговор был отменен, но в 1380 г. капитул апеллировал к королю против решения сенешаля, тогда как обвиняемый предусмотрительно получил королевские письма о пересмотре дела в 1393 г. Остальные преступления, описанные в регистрах Парламента и могущие спровоцировать применение пыток; представлены единичными делами. Это изготовление фальшивых монет, их скупка и распространение, изготовление и использование фальшивых писем, мошенничество, вооруженное нападение, отравление. Существовала и еще одна группа преступлений — преступления lèse-majesté. Однако в регистрах Парламента этот термин употребляется довольно редко и только в случае предательства либо местного (мятеж местного сеньора), либо международного (например, торговля с англичанами или фламандцами) масштаба. В «Регистре Шатле» факт явной выборки дел не дает общей картины состава преступлений, предполагавших применение пыток. Но, учитывая, что это были дела, о которых особенно беспокоилась власть, отметить их необходимо. Тем более что в их классификации есть одна любопытная особенность: практически все они отягощаются бродяжничеством. Воровство в совокупности с бродяжничеством занимает второе место по частоте упоминания после просто воровства. Убийство встречается весьма редко, но в сочетании с бродяжничеством или воровством — достаточно часто. Помимо указанных «Регистр Шатле» отмечает те же преступления, что и регистры Парламента: операции, связанные с фальшивыми монетами, колдовство, отравление питьевых источников, вооруженное нападение и насилие. Таким образом, юридическая практика позволяет выделить по крайней мере несколько типов преступлений, которые могли повлечь за собой применение пыток: превышение служебных полномочий, убийство, воровство, сексуальные преступления, операции с фальшивыми монетами, колдовство, отравление, вооруженные нападения. И это далеко не окончательный перечень. Пытка, как мы видим, была самой важной частью процесса, центром всей экстраординарной процедуры. Справедливость уголовного суда средневековой Франции, по сути дела, определялась законностью применения пыток. Вся процедура была направлена на выяснение возможности их применения: сбор предварительной информации, система полного и частичного доказательства, угрозы и обязательность добровольного признания, определение состава преступления и особенности суда над представителями разных социальных групп, даже получение писем о помиловании, освобождении или смягчении наказания. Правила, касающиеся применения пыток, показывают, что представление о французском средневековом суде, как о суде жестоком и не терпящем милосердия, несколько преувеличено. Идея справедливости и намерение ее соблюдать существовали всегда, в том числе и во Франции XIV века. Другой вопрос, считались ли с этим судьи. Регистры Парламента и Шатле подтверждают в целом, что характер суда оставался действительно репрессивным, но это зависело больше от королевской власти, которая стремилась себя защитить. Ведь уголовное право, экстраординарная процедура и пытки были лучшими средствами для выполнения этой задачи, для устрашения подданных и наказания преступников.
ПЫТКА КАК СОСТЯЗАНИЕ: преступник и судья перед лицом толпы (Франция, XIV век)
"Особенность кетча — в том, что это зрелище чрезмерности. В нем мы, очевидно, находим ту эмфазу, которой отличался античный театр... И здесь, и там — свет без теней и ничем не осложненные переживания. Слова Ролана Барта о природе кетча можно в полной мере отнести к средневековой системе уголовно¬го судопроизводства, точнее к ее наиболее жестокой с нашей точки зрения форме — экстраординарному процессу с применением пыток. Именно зрелищный аспект пытки находится в центре внимания данной статьи. На судебный процесс в принципе можно смотреть с разных позиций — с разных точек зрения. Можно попытаться взглянуть на него глазами судьи (это, пожалуй, самый легкий путь). Приложив определенные усилия, можно по¬ставить себя на место преступника. Существует и третья возможность: памятуя о том, что судебный процесс — не чистая борьба Добра и Зла, а своего рода манихейская схватка, разворачивающаяся перед взором кого-то третьего, обратить внимание на этого третьего — на толпу, на зрителей, собравшихся в зале суда, проследить характер их взаимоотношений с судьями и преступником, понять, что видели и что должны были видеть эти люди в суде, зачем они туда приходили. Таким образом основной становится проблема восприятия суда и — шире — судебной власти простыми обывателями. В инквизиционном процессе, повсеместно распространившимся во Франции с конца XIII — начала XIV века, основным элементом следствия являлось признание заключенного, полученное на пытке. К концу XIV века правила ее проведения не только сформировались под воздействием прецедентного права, но и были закреплены в законодательном порядке. Экстраординарный процесс считался прерогативой суда высшей юрисдикции — как королевского, так и сеньориального. Однако, постепенно, на протяжении XIV века, большая часть сеньоров лишилась этого права по тем или иным причинам. Таким образом, практически все преступления, за которые полагалась смертная казнь (убийство, воровство, сексуальное насилие), перешли в ведение королевских судов, поскольку именно в этих случаях разрешалось и использование пытки. Признание обвиняемого должно было подтвердить подозрения о его виновности, возникшие у судей после рас-смотрения иска, свидетельских показаний и информации с места преступления. Если же, несмотря на пытки, человек не признавался, судьи не имели права вынести ему смертный приговор. Для некоторых групп населения пытки и вовсе были запрещены (для увечных, стариков, беременных женщин и детей, а также — по социальному признаку — для клириков). Правила ведения экстраординарного процесса достаточно четко прослеживаются и по судебной практике (регистрам Парламента и тюрьмы Шатле Парижа), и по королевскому законодательству, и по трудам юристов. Однако, смысл этих тонких юридических формулировок был, по всей видимости, неизвестен большинству людей того времени или непонятен им: осмысление процессуального права и, соответственно, донесение до широких масс спорных проблем судопроизводства (из которых первое место занимал вопрос о правомерности применения пыток) относится к более позднему периоду — ХVI-ХVII векам, Из всех условий проведения пытки зрителям на процессе могли быть по-настоящему доступны лишь те, что несомненно обладали зрелищным эффектом. Прочие, как например существование специального предварительного решения о проведении пыток, оставались вне поля их зрения. Только те правила, что были заключены и проявлялись в самом действии, могли легализировать в глазах людей совершаемое насилие. Таким образом, сами судьи были заинтересованы в особой зрелищности пытки, поскольку она придавала действу дополнительную знаковость. Но если правовые нормы, лежащие в основе пытки, достаточно легко выяснить (по причине их повторяемости и потому, что часто их нарушение влекло за собой апелляции), то правила построения пытки как зрелища не сразу бросаются в глаза (хотя и подразумеваются), и, следовательно, их анализ представляет несравнимо больший интерес. Думается также, что в первую очередь стоит обратить внимание на состязательный элемент этого зрелища. Состязательный характер судебного процесса предполагал соблюдение, по крайней мере, нескольких обязательных условий. О восприятии помещения суда как некоего особого места, предназначенного для зрелища, писал еще Й.Хейзинга (он правда именовал это зрелище игрой, а в экстраординарном инквизиционном процессе игровой элемент практически сведен на нет). Специалисты по римскому праву также отмечают важность публичного характера места действия при судебном разбирательстве: в Риме пытки проводились на форуме, куда доступ был открыт любому. В средние века открытость судебного процесса была обязательна: "Пытки проводятся не тайно (in occolto), но открыто и публично (palame et publice), согласно обычаю (consuetudine)", — гласило французское законодательство. Когда в 1406 году некий прево из Сен-Рикье принялся пытать и допрашивать обвиняемых ночью, выбирая для этого столь неподходящие места, как поле и лес, он сам оказался на скамье подсудимых. Публичность и зрелищность процесса подчеркивалась и поведением действующих лиц. В частности, уже Гоббс указывал, что термин "actor" (обозначавший во французских текстах истца) перешел в право из театра. Человек представлял в суде или себя или другого — как актер представляет роль. Таким образом, наличие зрителей на процессе предполагалось изначально. Отметим и следующее любопытное обстоятельство. Не являясь ордалией, более того, придя ей на смену, пытка до некоторой степени сохраняла ордалический характер — характер поединка, состязания. Эта близость заметна даже по терминологии, используемой юристами того времени. Например, в 1404 году адвокат Жан Жувеналь дез Урсен, произнося в Парижском Парламенте речь о допустимости применения судебного поединка (ордалического способа доказательства) наравне с пытками, использовал глагол "сражаться" (se commbatre): "И сказал, что так же, как мы решительно посылаем человека на пытку, сообразуясь с обстоятельствами [дела] и своими подозрениями, мы можем разрешить и судебный поединок, поскольку ничуть не хуже сразиться двум равным (soy combatre pareil a pareil), нежели сразиться на пытке (soy combatre a la gehine)...". Пытка трактовалась как поединок преступника и судьи, а если брать шире — преступника и власти, которую судья персонифицирует. Зрители воспринимали их как противников, прежде всего исходя из их внешнего вида, который свидетельствовал о заранее распределенных ролях (по типу: плохой — хороший). Судья был облечен атрибутами власти, преступник — морально сломлен тюремным заключением, обыском, первыми допросами и даже — раздет, то есть в буквальном смысле лишен своей защитной оболочки, Важно помнить, что внешний облик участников создавался одним из них, а именно судьей. Перед зрителями обвиняемый представал уже в роли преступника, поскольку отсутствовали видимые социальные отличия (связанные в средневековом восприятии с одеждой в первую очередь). Таким образом, став обвиняемым, человек практически сразу утрачивал статус добропорядочного гражданина. Момент насилия на этом этапе лишал пытку характера игры. Но характер состязания все же оставался, хотя один из участников поединка был втянут в него насильно. Только знатоки (сами судьи или адвокаты сторон) могли судить о том, подстроен ли такой поединок, соблюдены ли или нет невидимые обывателям правила проведения пытки. "Публике же нет никакого дела до того, подстроен поединок или нет, и она права: она вверяется главному свойству всякого зрелища — его способности отменять понятия мотивов и последствий; ей важно не то, что она думает, а то, что она видит". Таким образом снималась проблема правды, правдивости всего происходящего и — в частности — самого признания обвиняемого. Для зрителей были скорее важны его действия, жесты — то есть наглядность, внеш¬няя знаковость переживаний, а не их внутреннее содержание, Возможно, именно поэтому поиски правды сознательно переводились судьями из области вербального в область телесного. Словесный поединок заменялся чисто физическим противостоянием. Так было легче подчеркнуть идею справедливости и законности, ведь настоящая боль преступника свидетельствовала о его слабости и конечном поражении, о торжестве власти. Физические страдания, таким образом, были страданиями, претерпеваемыми преступником от закона, насилием, чья правомерность не подлежала сомнению. Возможно, именно такое понимание инквизиционного процесса сказывалось, в частности, в апелляциях пострадавших или их близких. Указывая на несправедливость того или иного решения суда, они особо упирали на недопустимую с их точки зрения жестокость пыток и чрезмерные страдания обвиняемых. Так, например, некая Марион, жена заключенного в Шатле цирюльника из Шартра, отмечала в своем иске: "Его послали на пытки и пытали столь жестоко (crudeliter) и грубо (inhumaniter), что кровь текла из всего его содрогающегося тела". Упор делался на внешних, зрелищных атрибутах процесса, которые дают нам представление о том, что могло происходить в зале суда. Таким образом через века и мы становимся зрителями, присутствующими на этом состязании. Видимость для посторонних страданий обвиняемого усиливала относительная неторопливость судьи, уверенного в своих действиях и передающего эту уверенность зрителям. Время пытки включало в себя не только само физическое насилие, но и предварительные угрозы (бывшие неотъемлемой и обязательной частью процедуры), приготовления, обмен репликами судьи и заключенного, а также повтор пытки. Длительность процесса давала возможность в полной мере "насладиться", по выражению Ролана Барта, "совершенством иконографии". Но проявлялась ли в этом "наслаждении" жестокость зрителей? Об их непосредственной реакции на зрелище пытки мы можем лишь догадываться, исходя из косвенных данных, Безусловно, как и любое другое зрелище, пытка вызывала у современников любопытство. По свидетельству "Регистра Шатле", толпы зевак, постоянно пребывающие в здании суда, бывали настолько увлечены происходящим вокруг, что становились легкой добычей для воров, "специализирующихся" на срезании кошельков. Это, конечно, не означает, что пытки проводились каждый день, напротив, они были весьма редки (по причине сравнительно небольшого числа преступлений, при которых применялись пытки, и из-за их плохой раскрываемости). Но именно как редкое зрелище пытки и вызывали к себе определенный интерес. Вполне допустимо также, что симпатии зрителей на процессе могли склониться в сторону обвиняемого, хотя, по всей видимости, в этом случае свои эмоции им лучше было держать при себе, по крайней мере до вынесения приговора. Но так или иначе, возвращаясь к сравнению пытки и кетча, с уверенностью можно сказать одно — пытка не являлась "садистским зрелищем", а была всего лишь "зрелищем понятным для ума", знаковой системой, доступной любому обывателю. Отношение зрителей к действиям судей, к проявлению ими излишней жестокости также заслуживает внимания. Как представляется, их чрезмерное усердие на процессе (доведение подозреваемого до кровотечения, потери сознания или даже до смерти) вряд ли приветствовалось. Негативная реакция на подобные действия судебных чиновников прослеживается и по римским правовым источникам, и по французскому законодательству и судебной практике. Например, в 1377 году Парижский Парламент рассмотрел апелляцию по делу человека, умершего вследствие пыток "ad modum vertibuli". Из-за жестокости судей и многократных повторов пытки деревянная часть этого инструмента сломалась, а обвиняемый потерял сознание и скончался, несмотря на медицинскую помощь и "большое количество воды", вылитое на него, дабы привести его в чувство. Результатом разбирательства стал запрет на использование "в судах королевства" пытки "ad vertibulum". С правовой точки зрения, причиной столь чрезмерного усердия являлось желание получить признание заключенного, так как без него было невозможно вынести приговор и закрыть дело. Однако больший интерес вызывают неявные, скрытые мотивы такого поведения судей, а именно — их неуверенность в исходе поединка. Как и в любом ином состязании, результат пытки был непредсказуем. Преступник мог победить судью, и, хотя это происходило достаточно редко, момент ожидания этого события, по-видимому, особенно привлекал зрителей. Но для победы необходимо было оружие. Если обвиняемый, несмотря на претерпеваемые страдания, отказывался признать свою вину, он в конце концов выигрывал поединок с судьей, поскольку молчание автоматически освобождало его от ответственности за преступление. И, хотя отсутствие признания на пытках во французских источниках конца XIV века фиксировалось крайне редко (например, в "Регистре Шатле" на двести уголовных дел приходится всего семь таких случаев), молчание обвиняемого следует считать его единственным, по-настоящему действенным оружием. За сухими строчками протоколов — "он ничего не сказал..." — читается реакция судей на исход дела. В их словах сквозит некая растерянность — растерянность побежденного человека, изначально бывшего уверенным в своей победе. Чтобы избежать подобной ситуации (и побороть возникающее чувство неуверенности в своих силах), некоторые судьи прибегали к крайним мерам. Речь идет о настоящих сексуальных издевательствах, происходивших в стенах суда, чья жестокость казалась возмутительной даже современникам. Случаев таких, правда, во французской практике конца XIV века зафиксировано немного (все они упоминаются в апелляциях). Например, в 1369 году Па-рижский Парламент рассмотрел иск против королевского прево Перроны (Регоппе), который применил к заключенному "самые ужасные пытки": "почти сломал" ему руки и ноги, заставил проглотить "огромное количество воды" и "оторвал половой орган". Важно отметить, что практически все подобные описания в той или иной степени касаются насилия именно над мужскими половыми органами (их отрывают, за них подвешивают и т.д. — авторы исков не скупятся на детали). Подобные изуверства легче всего представить как простое, пусть и чрезмерное, насилие одного человека над другим. Однако, отношения преступника и судьи возможно рассмотреть с точки зрения тендерной теории. Пол в любом обществе является приоритетным способом выражения власти. Прочие статусные различия — социальные, религиозные, профессиональные — вторичны по своей значимости. В ситуации же, с которой мы имеем дело, эти вторичные признаки изначально сведены на нет. Как было сказано выше, обвиняемый на пытке предстает перед зрителями уже в образе преступника, он полностью лишен каких бы то ни было социальных отличий. Единственное, чем он реально обладает в данный момент, — это половая идентичность, "осознание себя как представителя данного пола, ощущение своего женского или мужского тела, осознание своей принадлежности к полу в социальном контексте". Агрессию судьи против половых органов обвиняемого можно, таким образом, рассматривать как перенос понимания мужской потенции на понимание потенции власти. За ней кроется неуверенность судьи, страх оказаться бессильным перед молчаливым упорством заключенного. Следствием такого страха и становилась, по всей видимости, излишняя жестокость некоторых судей, а также их некоторая растерянность при вынесении оправдательного приговора. Но изменить ситуацию было уже не в их власти: зрители на процессе выступали не только как свидетели законности применения пыток, но и как своеобразные гаранты прав заключенных. Если же обвиняемый "проигрывал" и принимал навязываемый ему образ, зрители гарантировали справедливый характер наказания, убежденные в виновности преступника всем ходом этого своеобразного состязания. *** -Безусловно, любой судебный процесс подразумевал участие в нем истца. Однако, во французском уголовном судопроизводстве на протяжении всего XIV века постепенно складывалась такая ситуация, когда истцом все чаще становилась сама королевская власть. Категория "оскорбление величества" из достаточно неясного в правовом смысле понятия превращалась в общую для всех уголовных преступлений группу дел, направленных не только против частных интересов, но в большей степени против общественного блага, порядка, чьим гарантом выступало государство, его аппарат и король как его высшее выражение. -Такого понятия как "презумпция невиновности" во французском уголовном праве XIV века не существовало. Термином "presumptions" обозначались именно "подозрения", возникающие у судей в ходе процесса.
Сообщение: 68
Зарегистрирован: 02.05.12
Откуда: Россия, Волгоград
Отправлено: 11.05.12 20:35. Заголовок: Я читала историческу..
Я читала историческую книгу "Инквизиция", до того была она мрачной, я бросила ее и сдала. Это просто ужас как давит на психику.
А вот про Жиль де Рэ, я слышала, что его обвинили в надежде отобрать его богатства, а он был чрезвычайно богат. Это он был сподижник Жанны Д`Арк, он ее спонсировал что-ли. в каком-то источнике довольно обоснованно написали, что он был оклеветан.
Вот, что нашла в Википедии:
цитата:
Объективность суда Жиль де Рэ был казнён приговором светского суда, а епископальный ещё полтора месяца продолжал разбор его дела и допрос различных свидетелей. Никто, правда, казнён уже не был. Больше других рисковал Франческо Прелати, но постановлением герцога Анжуйского итальянский колдун в июне 1441 был освобождён из церковной тюрьмы. Прелати пришлось отречься от всех своих оккультных заблуждений, выучить наизусть «Символ веры», вынести наложенную на него тяжёлую епитимью, но зато он остался жив и был освобождён герцогом Анжуйским после нескольких месяцев пребывания в церковной тюрьме. Постепенно были свёрнуты расследования в отношении и иных лиц, приближённых к Жилю де Рэ. Судебное разбирательство по делу барона де Рэ выглядит как незаконное. Ни один из 5000 слуг барона не был вызван в суд для дачи показаний, незначительные показания вообще не заслушивались, а его собственные приближённые подвергались пыткам и, дав показания против барона, освобождались. Многое в этой истории вызывает сомнение. Слуг и Перрину Мартен допрашивали под пыткой настолько жестокой, что «колдунья» не пережила её. Остаётся непреложным фактом, что в замках маршала не нашли ни одного трупа. К тому же надо учесть, что в то время во Франции ежегодно исчезали не менее 20 тысяч мальчиков и девочек. Доказаны были лишь занятия алхимией. Любопытно также и то, что, узнав о намерении расследовать его преступления. Жиль согласился на то, чтобы его предали церковному суду. Это также, пожалуй, признак невиновности. В число судей были назначены злейшие недруги барона. К ним относился и давно враждовавший с Жилем епископ Жан де Малетруа, и сам герцог Жан V, который ещё до окончания расследования отписал имения барона своему сыну. Жиль де Рэ сознался в своих преступлениях, но, вероятно, сделал это, чтобы избежать самого страшного для такого верующего христианина, каким был барон, наказания, как отлучение от церкви (его отлучили от церкви в ходе процесса, а потом сняли отлучение). Некоторые историки недаром сравнивают процесс по делу Жиля де Рэ с судом над тамплиерами: и там и тут вымышленные обвинения, сфабрикованные, чтобы создать предлог для захвата имущества осуждённых. История Жиля де Рэ окружена созданной в ходе процесса легендой, поэтому уже трудно или невозможно разглядеть подлинные черты человека, бывшего некогда сподвижником Жанны д’Арк. Тем не менее этот человек вошёл в легенду под прозвищем «Синяя Борода», сделался любимым героем французских сказок, стал предметом множества научных исследований и художественных произведений и потому занял достойное место в списке «великих казнённых».
Сообщение: 5450
Настроение: переменчивое
Зарегистрирован: 23.10.08
Откуда: Россия, Москва
Отправлено: 15.05.12 07:06. Заголовок: Я тоже читала про ин..
Я тоже читала про инквизицию. Моя называлась История инквизиции. А про Жиля, я склонная думать, что это действительно была фальсификация и его заслуженно оправдали.
Все даты в формате GMT
2 час. Хитов сегодня: 5
Права: смайлы да, картинки да, шрифты да, голосования нет
аватары да, автозамена ссылок вкл, премодерация откл, правка нет
Отправлено: 17.07.10 02:10. Заголовок: Пытки: история и практика
- участник сейчас на форуме